Путевые заметки московской буддистки, рассказавшей латиноамериканцам о школе Карма-Кагью

Сегодня в мире существует около 650 буддийских центров тибетской традиции Карма Кагью, основанных ламой-европейцем Оле Нидалом. Эти центры — не монашеские организации, они предназначены для мирян, желающих изучать и практиковать буддизм Алмазного пути. Некоторых своих учеников Лама Оле Нидал просит ездить по миру и читать лекции от его имени. Таких буддистов называют путешествующими учителями.

Одна из путешествующих учителей, москвичка Елена Леонтьева, недавно побывала с лекциями в Центральной Америке. Здесь ее рассказ об этой поездке.

Океан

Начинаю эти записки, сидя в голубом соломенном сомбреро на траве под кокосовой пальмой. Впереди, на расстоянии метров пятидесяти, плещется Тихий океан. Пляжи пустынны насколько хватает взгляда. Рядом большой пластиковый стакан с тинто де верано.

Океан сегодня неспокойный. Плавать здесь опасно: многие местные друзья и туристы рассказывают, что хотя бы раз тонули в этих водах. Темные пески, покрывающие дно, постоянно движутся, и у самого берега много коварных подводных течений, которые не всегда позволяют пловцу самостоятельно выбраться на берег. Я тоже успела испытать на себе их силу. Забавляясь скольжением на волнах, в какой-то момент я поняла, что они накатывают слишком часто, не давая перевести дух. Присматривавший за мной местный парень по имени Карлос махал, чтобы я возвращалась, и я интенсивно работала руками и ногами, но дыхания не хватало, и вот уже вторая или третья волна просто крутила меня как хотела, а я теряла ориентацию, не понимая, где верх, а где низ. Когда моя голова в очередной раз оказалась на поверхности, я увидела Карлоса совсем рядом, двумя гребками метнулась вперед и вытянула руку. Карлос поймал ее, и под ногами наконец было дно…

«Больше не ходи в воду, — говорит мне Ана Мария Перла. — Тебя, может быть, даже успеют спасти до того, как ты захлебнешься, но, пока мы все будем тебя вытаскивать, мародеры украдут твой компьютер».

Я нахожусь в Сальвадоре. Я прилетела сюда по приглашению буддийского центра Сан Сальвадора, чтобы целую неделю читать лекции о буддизме. Собственно, в моем расписании три страны — Куба, Сальвадор и Гватемала, по неделе в каждой. Сальвадор стоит вторым, и на Кубе я уже побывала, просто вести путевые заметки начинаю только здесь. Русская путешествующая учительница в гостях у буддистов субэкваториальной зоны: Для них это такая же экзотика, как и для меня.

Но лучше по порядку.

Куба

Это первая страна на моем пути. В аэропорту меня встречают два темнокожих парня из гаванского центра — Джон и Тоуи. Ведут на парковку. По дороге мы сразу начинаем шутить и смеяться надо всем на свете.

Первое впечатление: старые машины. Они почти все советские, «лады» от копейки до пятерки (иногда попадаются семерки), плюс какие-то неизвестные мне динозавры автомобилестроения, доисторические то ли «победы», то ли «москвичи». Несколько крошечных польских фиатов, давно вымерших в Польше (поляки называли эту машину «малюх», что значит «малыш»), и «запорожцев». Широкие, асфальтированные дороги с довольно гладким покрытием, иногда даже с разметкой, парковки — и совсем немного машин. Меня везут на старенькой пятерке. В ней отсутствует несколько дверных ручек и наверняка еще много чего, но мотор работает исправно, и даже ремни застегиваются с первого раза. Рядом в какой-то момент останавливается потрескавшаяся «шестерка», ярко выкрашенная в черное и желтое, с большим логотипом на борту: CUBANATAXI

Люди: всех цветов кожи и всех форм лиц, простые, спокойные, мирные, веселые, сексуальные. Постоянно откуда-то слышится живая музыка. Пальмы, растительность и климат в точности напоминают Гоа. Даже моторикша встречается на дороге. Оказывается, в Карибских странах и Центральной Америке их много. На Кубе они называются «кокотакси». Они дороже, чем обычная «лада», — это транспорт для туристов.

Въезжаем в старую Гавану. Дома непонятной архитектуры, но очень впечатляющие. Высокие, основательные, с огромным количеством арок и галерей, и при этом очень запущенные. Все это похоже на странную сказку. В старой Гаване почти все тротуары — это арочные галереи. Многочисленные окна в большинстве своем без стекол, но с горизонтальными ставнями из отдельных полосок стекла или дерева. С улицы обычно видна обстановка комнат. Масса звуков (из-за негерметичности этих жилищ), среди которых есть все, кроме гнева и ругани. Люди смеются, поют, много веселых детских криков. Запахов немного — на улицах пахнет в основном плохим бензином.
Нет рекламы. Никаких вывесок — даже названий магазинов. Приходится догадываться, что это магазин. Я не вижу ни одной парикмахерской, ни одной аптеки — скорее всего, они есть, просто на них нет никаких вывесок. Страна без вывесок: Только время от времени попадаются революционные лозунги на заборах или портреты Фиделя и Че Гевары. Видно, что люди разного цвета кожи живут здесь друг с другом мирно, нет черных районов отдельно от белых районов.

Буддийский центр Гаваны находится в частном доме. Глория Хаус — так называют его веселые буддисты. Хозяйка дома — шестидесятилетняя Глория, быстрая, худая, с отличным английским, немного смешная и очень заботливая. Она биолог по образованию, сейчас работает переводчиком в туристической фирме. У Глории две взрослые дочери, вся семья практикует буддизм.

Заглянув за какую-то занавеску, я обнаруживаю спящего на кушетке, под простыней, худого темнокожего парня. Тоуи гладит его по голове. Глория объясняет, что парень, буддист, страдает тяжелой наследственной болезнью суставов, распространенной в Африке. «Его отец из Ганы», — добавляет она. Парня зовут Дарвин — в честь основателя теории эволюции. Дарвин передвигается на костылях, сейчас у него обострение, и ему на днях сделали небольшую операцию. Сегодня придет доктор снять швы. Утром я подхожу к нему поздороваться. Дарвин лежит и улыбается, на все вопросы «как ты себя чувствуешь» отвечает, что отлично, и, блестя глазами, на хорошем английском расспрашивает меня про Россию. Сколько было республик в СССР? Сейчас они тоже республики? Почему они хотели независимости? А тебе самой больше нравится как сейчас или как было до перестройки?

Программа лекций на Кубе весьма насыщенная: минимум две трехчасовых сессии в день, а иногда даже три. Кубинцы хотят все знать: у них очень редко бывают путешествующие учителя, и они привыкли ценить эти приезды и возможность общаться.

Все-таки вырываемся погулять по Гаване. Встретивший меня красавец Тоуи с совершенно черной кожей (хотя явно семитскими чертами лица — я подумала, что его предки приехали на Кубу из Сомали) и кудрявыми ресницами идет рядом, показывая город. Лама Оле назвал его защитником — и был, как всегда, прав. Защита здесь не требуется, но его спокойное присутствие облегчает контакт с миром. Оказывается, Тоуи художник и преподаватель живописи в университете. Он рисует акварелью — дома, окна, лестницы: Подаренный им рисунок старой Гаваны я обязательно повешу дома на видное место.

Профессор Калафорра

Буддизм на Кубе начался совсем недавно — лет пять-шесть назад. При этом буддийская группа в Гаване уже довольно большая и, похоже, сложившаяся. Местные буддисты, которым несколько лет приходилось скрывать свое существование от властей, выглядят по-настоящему зрелыми, хотя большинство из них совсем молодые люди. Среди них есть художники, музыканты, танцоры, врачи, преподаватели:

«Нас всех свел вместе профессор Калафорра, — говорит Тоуи. — Завтра ты с ним познакомишься».

Солнечным утром мы снова приезжаем в старую Гавану. Она неопрятна и многозвучна. Это воскресенье. Таксист высаживает нас у сплошного ряда живописнейших четырехэтажных домов позапрошлого века с окнами без стекол. Тоуи нажимает кнопку звонка у входной двери. Через минуту мы смотрим наверх — с балкона последнего этажа свешивается седая голова, и на мостовую со звоном падает связка ключей. Тоуи отпирает дверь, и мы поднимается по узкой каменной лестнице. «Посмотри», — говорит Тоуи, указывая на цветной кафель, украшающий стены подъезда. Художник! Я киваю и хвалю кафель.

Профессор Калафорра встречает нас в дверях своей квартиры. Он невысок ростом и худ, и я никогда не дала бы ему его 75 лет. Минимум лет на десять меньше. Я здороваюсь по-английски, но он отвечает мне по-русски, и Тоуи приходится просто прислушиваться к нашим голосам. Он уходит заварить ройбуш, профессор увлеченно болтает, захлебываясь русскими словами вперемешку с польскими, а я изумленно слушаю. Он говорит о том, как благодаря его связям на Кубу пришел буддизм. «Вы и польский тоже знаете?» — спрашиваю, улучив момент. «Конечно, — говорит он, — у меня жена была полька!»

«Я люблю Россию. Этому меня научила мать. Она ездила в Россию каждый год, в театральный сезон — Мариинка, Большой театр: И я очень люблю буддизм. Поэтому вы для меня — почетный гость сразу по двум причинам — вы русская и вы буддистка».

Калафорра бывший дипломат, а ныне профессор восточных искусств. Он называет себя буддистом и англиканцем одновременно. Его мать кубинка, вышедшая за датчанина. Он работал дипломатом в Дании, Индии, Лаосе, Камбодже и каких-то еще странах. Лет пятнадцать назад он вернулся на Кубу, потому что чувствует сильную связь с этой страной и хочет сделать еще что-то для своих соотечественников. Студенты учатся у него японскому искусству, арабскому искусству, восточным языкам. Даже меня он пытается учить испанскому, пока мы беседуем. Институт высших искусств, где преподает Калафорра, — самое лучшее учебное заведение своего профиля на Кубе. Недавно один из его аспирантов писал работу «Влияние буддизма дзэн на творчество кубинских художников». Профессор знает русский, польский, датский, немецкий, итальянский, английский, французский, китайский, японский, хинди, арабский и немного санскрит. Заметив у него на столе греческий алфавит, я спрашиваю: «Учите греческий?» «Да, — отвечает профессор, — я начал учить греческий, потому что у меня поселился молодой профессор из Греции. На время, пока не найдет гостиницу. Пользуюсь возможностью».

Четыре года назад профессор организовал в Гаване русский клуб, который недавно стал получать поддержку правительства.

Да, Калафорра соединил людей — своих студентов — и познакомил их с буддизмом. «Объединять людей — большая радость для меня». В 2004 году одна из студенток, которая часто ходила к профессору домой, познакомилась в Мексике с Эдуардо Херрерой — путешествующим учителем школы Карма Кагью. По просьбе самого профессора она пригласила Эдуардо приехать в Гавану. Тот согласился, и в том же году состоялась первая буддийская лекция, дома у профессора Калафорры. После лекции хозяин квартиры предложил всем встречаться каждый понедельник в 6 вечера и болтать о буддизме и азиатской культуре. На эти встречи приходили музыканты, играли на гитаре, разговаривали обо всем — о театре, музыке, азиатских стилях изобразительного искусства. В 2005 году профессора посетили Лама Оле и Ханна Нидал, и Калафорра во время этой первой встречи принял у Ламы Оле буддийское прибежище. Он говорит, что очень верит в карму.

Кроме всего прочего, наш профессор — развлечение и приманка для туристов, обед с ним входит в культурную программу для богатых: «А lunch with a local». Он рассказывает, что лично знал Че Гевару, многих политиков и культурных деятелей Кубы.

Калафорра много спрашивает и жадно слушает про буддийские центры в России и Европе. Он очень рад, что центр наконец появился и на Кубе.

Поговорив с Тоуи по-испански, он оборачивается ко мне: «Так вы будете читать лекцию на книжном фестивале через две недели?» — «Да», — отвечаю. — «О чем?» — «О буддизме». «Ну, конечно, — смеется он, — я понимаю. А о чем конкретно?» «Что ж, — говорю, — я сначала посмотрю на людей. Если в зале будет много интеллектуалов, я расскажу о буддийской философии и взгляде на пустоту. А если будут более эмоциональные люди, я расскажу о жизни Будды и о том, чему он учил самых способных учеников». — «Я обязательно приду!» — восклицает профессор. На прощание он говорит о том, как ему хотелось бы почитать что-нибудь о буддизме на русском языке. Сокрушаясь, что не догадалась привезти с собой побольше книг и журналов, я обещаю прислать ему все, что мы издали, и он очень радуется.

Через две недели он действительно приходит на мою лекцию. Это первая публичная лекция о буддизме на Кубе — вот какая мне выпала честь! Я захожу в аудиторию, шатаясь от тропической кишечной болезни, настигшей меня на выезде из Гватемалы. На лекции десятка три слушателей — полный зал, — половина из них буддисты. Профессор Калафорра сидит в первом ряду. Глянув на лица слушателей, я вижу много афрокубинцев, очень темнокожих, и думаю: «Говорят, что этот тип людей не очень склонен к абстрактному мышлению: Но что если все-таки попробовать начать с самой высокой философии?»

И я начинаю именно с нее. Переводчик по имени Френки блестяще справляется с задачей. Ни один из слушателей не уходит, вопросы после лекции чрезвычайно умные. В какой-то момент встает пожилой мужчина в очках — явно местная ученая знаменитость — и благодарит, признаваясь, что он давно искал буддизм и очень рад, что наконец нашел. У меня волосы на всем теле поднимаются дыбом. Другие согласны с ним. Все очень трогательно. Один крупный парень с лицом индейца поднимает руку. В начале лекции он сел прямо передо мной, заявив, что хочет слышать все. После выступления ученого он тут же заявляет, что хочет прийти в центр. Когда лекция заканчивается, мы с индейцем жмем друг другу руки и прощаемся: «До завтра!»

Завтра я надеюсь хотя бы частично победить заморскую дизентерию и устроить сессию вопросов и ответов.

Завершая встречу, я представляю всем профессора Калафорру и благодарю его за появление буддизма на Кубе.

Сальвадор

Если на Кубе мне все время казалось, что я дома, — невзирая на другой цвет кожи людей и совершенно ни на что не похожую архитектуру, — то Сальвадор сразу выбрасывает меня из всех привычных ощущений. Тридцатипятиградусная жара — вот единственное, что мне знакомо.

Мы едем по улицам, на которых нет людей. Только машины. Большие, качественные машины с тонированными стеклами. Вдоль проезжей части есть тротуары — ухоженные (в отличие от кубинских) тротуары с цветущими клумбами, аккуратными пальмами и газонами, но эти газоны никогда никто не затопчет, потому что по ним некому ходить.

— Я никогда не хожу по улицам, — говорит Ана Мария, которая ведет машину. Она маленькая и круглая, как шарик. — И ты ни в коем случае не выходи.

— Почему?

— Тебя могут убить. Или ограбить. Или похитить. У нас почти никто не ходит по улицам.

По обе стороны проезжей части высятся заборы — красивые, толстые и надежные, как крепостные стены. В них нет окон, только тяжелые, будто бронированные, двери. Главное украшение заборов — колючая проволока, которая элегантными завитками в один-два ряда тянется вдоль верхнего края.

— Под напряжением? — спрашиваю Ану Марию.

— Конечно! — фыркает она.

Сразу после приезда, через два часа, назначено интервью на национальном телевидении. Заглянув в свое расписание на эти дни, я обнаруживаю, что должна давать по два интервью в день, на телевидении и радио. Удивленно говорю: «Надо же, какой интерес к буддизму». — «Знаешь, отвечает Ана Мария, — у нас не так часто увидишь русского человека, тем более с миссией».

Я сплю час (после ночных посиделок в Гаване и двух перелетов), а потом пью много кофе — который здесь необычайно вкусный. Наконец приходит Ана Мария и говорит: «Они здесь». Тележурналиста зовут Эдуардо. Обильно сдобренный гелем ежик волос, индейские черты, парадный костюм, никакого английского. Меня усаживают на подушку, маленький улыбчивый оператор включает свет и камеру. Эдуардо спрашивает, чем я занимаюсь и как я встретила буддизм. Переводит Ана Мария, и я чувствую, что она не точна — вместо перевода она часто объясняет мои слова. От этого есть средство — дробить фразы, что я и делаю. Один раз она даже начинает отвечать вместо меня, так и не переведя вопроса, и я кладу ей руку на колено и прошу: «Переведи».

Рассказываю, как в конце 80-х искала что-то более глубокое и обширное, чем все, что мы на тот момент знали в своей жизни, ходила в разные группы, которые в изобилии появлялись тогда в России, но не находила ничего, что могло бы ответить на мои вопросы, — пока не пришла в буддийскую группу. Теперь в моей жизни появился смысл, я чувствую его все время.

«Что тебе дал буддизм?» — спрашивает Эдуардо. Главное, отвечаю, что у меня теперь появилось множество отличных друзей. И стало легче жить — я все больше чувствую себя как дома во всем, что происходит. Я знаю, что мы живем не зря. Если наша природа совершенна — то жизнь имеет большой смысл.

«Что такое буддизм?» — спрашивает он.

Буддизм — это учение об уме. Он предлагает ясную цель — постижение природы ума, которая считается совершенной и безгранично богатой. Ее полное раскрытие называется просветлением. Кроме того, буддизм дает практические методы ее постижения. Эти методы успокаивают ум, придают ему стабильность и сосредоточенность, а затем позволяют узнать его качества, а к этому мы и стремимся.

«Что такое медитация?»

Это и есть те самые методы. Это главное упражнение, которые выполняет буддист, чтобы достичь цели. Успокаивает ум и узнает его природу.

«Сколько ты медитируешь?»

Стараюсь медитировать каждый день. Иногда это 15 минут, иногда несколько часов — зависит от ситуации.

«Мы хотим снять, как ты медитируешь».

«Пожалуйста», — говорю.

Меня снова пересаживают, и я начинаю медитировать на Ламу, иногда слыша щелчки камеры. Оператор тихонько ходит вокруг.

Через какое-то время мне говорят «спасибо». Я пожимаю руку Эдуардо, и мы сразу выезжаем на радио.

За бронированными воротами радиостанции нас встречает Беа. Она миниатюрная и филигранная, с шоколадным загаром, острыми европейскими чертами лица и глубоким взглядом, выдающим неординарный ум. «Все, что я знаю о тебе, это что мы с тобой одногодки, — говорит она с порога. — Только я на несколько месяцев старше».

Знакомимся. Она живет в двух странах одновременно, ее новый муж каталонец, и в Испании ей недавно предложили отличную работу, но она хочет вначале завершить несколько больших проектов в Сальвадоре. Один из них — радиошоу, на которое она меня и пригласила. Буддизм давно интересует ее, она много знает об Алмазном пути и горит желанием донести это знание до своих соотечественников. Интервью длится минут сорок — это запись, и нам разрешено запинаться и поправляться. И нас предупреждают: улыбку всегда слышно в микрофон. Меня переводит Марианна, веселая красавица и полиглот. Вопросы Беи похожи на те, что задавал Эдуардо.

«А что дает человеку буддизм?» — спрашивает она.

«Знаешь, — говорю, — уходит очень много страхов. Самый главный страх у нас — наверно, страх смерти. Все остальные основаны на нем. А в буддизме есть метод, который называется пхова — практика умирания в сознании. Мы многое узнаем о процессе умирания, проживаем его изнутри, и он уже не очень пугает. А главное — мы учимся так направлять свой ум в момент смерти, что он переносится в чистую страну. Это не место где-то на земле, а состояние ума, полностью свободное от страданий. Ум переживает большую радость, и потом мы сможем помогать другим».

«Что нужно человеку, чтобы быть буддистом?»

«Ничего особенного, только желание. Мы не монахи, мы миряне, живем полноценной жизнью, у нас есть семьи, работа и свои политические взгляды. И мы добавляем что-то важное к этой интенсивной жизни — методы узнавания ума».

Вечером первая лекция в буддийском центре. Тема — «Медитация». В зале 40 с чем-то человек. Половина из них новые, я это вижу и решаю не сразу переходить к медитации, а сначала рассказать, что к чему и о чем буддизм вообще. Мне опять повезло с переводчицей: она не интерпретирует, а именно переводит, и у нас сразу образуется хороший ритм. По мере того как я говорю, люди начинают улыбаться и наклоняться вперед. Им это явно близко. В конце один старый местный буддист признается, что впервые столкнулся с русской манерой преподавать буддизм, и что она очень отличается от немецкой. Отвечаю, что я многому научилась у немцев. Он смеется.

С заднего ряда спрашивает новый дядечка — крупный и светлокожий, явно потомок колонизаторов: «Я с детства люблю буддийские статуи. Люблю их трогать, держать в руках. Что это значит?»

Подумав, я предполагаю, что у него есть связь. В буддизме мы часто говорим: связь. Возможно, в прошлой жизни он что-то сделал хорошее для буддизма. Или даже практиковал его. «И теперь, — добавляю я, — все, что напоминает буддизм, тебе приятно, притягивает. Это значит, что буддийская медитация принесет тебе пользу. Если ты сможешь добавить ее к своей занятой жизни, будет хорошо».

На следующий вечер он снова с нами.

Утром я завтракаю с Аной Марией. Она живет в буддийском центре, хотя ей не близок такой социальный образ жизни. «Я все время мечтаю о собственной студии, где я была бы одна:» Я сочувствую ей и думаю: зачем тогда жить в центре? Мне кажется, что она не очень доверяет людям. Вдруг Ана Мария рассказывает, что часто слушает Высоцкого. Где она его нашла, непонятно, она не знает языка и совсем не понимает слов, но плачет от его песен.

Мы едем на очередное радио. Татьяна, огромная дама-метиска с ярким макияжем, задает вопросы. Когда я отвечаю, она кивает, и в какой-то момент произносит в микрофон: «То есть буддистами становятся эмоционально зрелые люди?» Я вскрикиваю: «Спасибо!»

«Почему буддизм приходит в христианские страны?»

«В чем характерная особенность буддизма по сравнению с христианством?»

«Как западные люди становятся буддистами?»

«Быть буддистом — значит бороться за свободный Тибет?»

После интервью она обнимает меня тепло, как сестру.

Вечером, когда мы едем в буддийский центр из очередной радиостанции, друзья заводят разговор о том, что не хотят оставлять меня одну в пустом доме.

— Тебя показывали по телевидению и сообщили адрес центра, по радио тоже, бандиты знают, что приехала иностранка, и могли слышать, где она живет. Ты легкая мишень.

— Я не боюсь, — отвечаю. — Оставляйте меня одну. Ничего не случится.

И все-таки предупреждение сделало свое дело: на входе мне бросается в глаза разбитое стекло во входной двери.

— Что это? — осторожно спрашиваю Антонио, который, гремя ключами, как раз отпирает третий по счету замок.

— Недавно нас ограбили. Разбили стекло и открыли дверь изнутри. Вынесли все статуи Будд.

— Ага, — тяну я, мысленно чертыхаясь: почему же не вставить стекло заново?
Когда все расходятся, я почему-то устраиваю обход дома. Заглядываю во все помещения, даже кладовые. Роскошный дом.

Грабителей я так и не дождалась.

На следующий день я решаю расспросить про них. Мне очень хочется представить себе, как может выглядеть местный бандит и как он может жить.

Они все в татуировках, говорят друзья. Они не скрывают свою принадлежность к маре. «Мара» на сленге означает «тусовка». Эти люди были эмигрантами или нелегалами в США, их ловят там за криминал и депортируют обратно в Сальвадор, Гватемалу и другие страны Центральной Америки. Вернувшись на родину, они идут прямиком в бандитские группировки. Они татуируют все тело, даже пишут «мара» на лбу. Они убивают, никого не щадя, без особых оснований. Например, они могут похитить кого-нибудь и тут же убить, не дожидаясь выкупа. Особенным уважением в своей среде пользуются те из них, кто убил собственную мать.

— Вы видели их? — спрашиваю я.

— Однажды, в суде, — отвечает Каталина, моложавая мама Карлоса, который вытащил меня из океана. — Вокруг такого человека очень жесткая энергия. К нему трудно приблизиться, и все тело начинает вибрировать. В глазах у него смерть. Если тебе случится встретить такого где-нибудь, главное — ни в коем случае не смотри ему в глаза.

Война

Практически все сальвадорцы, с кем я общаюсь на темы гражданских войн в Центральной Америке, склоняются к левым взглядам и как минимум прохладно говорят о своих военных режимах и влиянии на них США. Значительно больше симпатии они проявляют к повстанцам, хотя и на этот счет иллюзий ни у кого нет.

Я расспрашиваю Каталину об этих событиях. Сальвадорская война началась в 1979 году выступлениями интеллигенции и студентов, требовавших соблюдения прав человека. Молодежь хотела добиться различных свобод, в том числе свободы слова, они требовали отставки милитаристского правительства, хотели поменять положение бедных в стране. Правящей хунте и ее американским хозяевам это было невыгодно, потому что нарушались финансовые интересы семей, владевших плантациями, на которых трудилась большая часть бедного населения. Хунта привыкла насильно посылать людей на плантации и кормить только раз в день, как рабов. Никто не хотел платить больше, предоставлять работникам какие-либо права, и выступления левых жестоко подавлялись. Это привело к появлению партизан, которые финансировались и вооружались Кубой и Советским Союзом.

Официально против хунты воевала партия Фронт национального освобождения Фарабундо Марти. Кстати, сейчас она занимает большинство мест в правительстве Сальвадора. Война длилась 12 лет и была очень кровавой. По официальным данным, погибло 80000 человек. Нашим друзьям не нравится, что США поддерживали эту войну.

Я говорю, что в этой войне, как в любой гражданской войне, скорее всего, ни одна сторона не была права. Каталина отвечает, что, конечно, обе стороны совершали преступления. Партизаны, называвшие себя коммунистами, постоянно похищали людей, особенно богатых. Они взрывали мосты и серьезно повредили инфраструктуру. Экономика пала, в стране не было даже простейших вещей. Но хунта проводила крайне жестокие репрессии: невозможно было даже высказывать свои мысли — в тот же вечер за тобой могли прийти, и родственники никогда не нашли бы тебя. Правящая армия жестоко пытала партизан, убивая не только повстанцев, но почти всех без разбора, включая детей. Ради одного партизана военные могли вырезать целую деревню. Известна история города Эльмозоте: однажды в поисках партизан туда пришло военное подразделение и убило всех жителей города. Выжила только одна женщина, которая и рассказала потом о случившемся. Озлобленные люди все чаще уходили в партизаны, что порождало еще больший геноцид.
Все это мне что-то напоминает. Что-то из жизни России. К тому же, я сознаю, что, исправно платя налоги, тоже внесла свою лепту в эту войну. Я тоже платила убийцам и похитителям людей. И продолжаю платить:

В сансаре трудно не быть причастным к чужому страданию.

Иезуитская история

На второй день назначено интервью о буддизме на иезуитском радио. Перед нами открывается очередная бронированная дверь, и мы оказываемся в небольшом фойе. Охранник, вооруженный до зубов, кивает приветливо, но осторожно. На стенах висят фотографии 30-летней давности: мужчины с глубокими и умными глазами, и я невольно засматриваюсь на лица.

Дом принадлежит иезуитской церкви, являясь частью университета. В 1979 году, когда начались беспорядки, а потом война, здесь (как и сейчас) находилось университетское радио. Архиепископом Сальвадора был в те годы иезуит Ромеро — человек с большим сердцем, искренне преданный своему народу. С самого начала войны он стал выступать по радио, обращаясь к правительству с требованиями прекратить войну и репрессии, чем вызвал откровенную ненависть правящих семей и хунты. В 1980 году по приказу милитаристского правительства Ромеро был застрелен.

Но начатое им дело продолжали его ближайшие последователи. Хунта никак не освещала события, не сообщала, что происходит. Это стали делать иезуиты. Пока шла война, каждый понедельник радио университета, базирующееся в этом доме, давало сводки из самых трудных мест. В доме жило несколько иезуитов — здесь находился своеобразный штаб. Лидером их был отец Игнасио Эльякурия. Он и его друзья просто рассказывали по радио о событиях на войне: куда пришли войска, кого убили, кого пытали. Это было единственное радио, которое говорило правду.

Однажды ночью в дом ворвались военные и убили отца Эльякурию и еще шестерых человек — священников, домработницу и ее дочь.

— Они лежали вот здесь, — говорит парень по имени Эдуардо, указывая на коридор и соседнюю комнату.

Позднее ООН занималось расследованием этого преступления, имена генералов хунты, отдавших приказ убить иезуитов, известны, виновные наказаны: Здание университетского радио до сих пор сохраняет хорошие традиции.

И здесь у меня получается самое лучшее интервью. Яркий и крупный ведущий жмет мне руку и объявляет, что это будет не совсем интервью, но беседа, обмен мнениями. Я немного волнуюсь: хотелось бы избежать сравнительного религиоведения. Но это оказалось именно интервью, причем ведущий подошел к делу с открытостью и очень творчески.

Буддизм и психология.

Буддизм и философия.

Что такое медитация.

Как вас занесло в такие дальние края?

Если в буддизме нет Бога, то кто такой Будда?

Потом задают вопросы по телефону. Звонит женщина и взволнованным голосом говорит о том, как она рада, что радиостанция иезуитов дала микрофон буддистке, — это свидетельство того, что в умах ее хозяев торжествует настоящая демократия. Потом звонит мужчина и спрашивает, обладаю ли я истиной. Я говорю, что и да и нет. Мы оба, и он и я, обладаем истиной, но пока не раскрыли ее. Затем благодарю за уникальную возможность выступить в их программе и думаю: отец Игнасио, наверное, тоже был бы рад этому факту.

Как здесь все началось

Оказывается, буддизм Карма Кагью в Сальвадоре имеет давнюю историю. Он начался с женщины по имени Дина — сейчас наши друзья называют ее Донья Дина. Ей за семьдесят, она большая и светлокожая, со спокойной, благородной осанкой. Она едет с нами на пляж, чтобы по дороге рассказать свою историю. В машине она все время перебирает четки.

В середине семидесятых Дина, как и многие из нас в свое время, находилась в поиске. Любые духовные предложения интересовали ее, но ничего не захватывало. Несколько раз она посетила занятия теософског